23 ноября родился Василий Красов

Наверное, те, кто постарше не раз слышали романсы и песни на слова Василия Красова. Они долгое время были в репертуаре многих исполнителей романсов, несмотря на то, что родился Красов в самом начале XIX века.

«Я вновь пред тобою стою очарован
И в ясные очи гляжу,
И, вновь непонятной тоскою взволнован,
Я жадных очей не свожу»
(отрывок из романса на слова В. Красова).

А точнее Василий Иванович Красов родился 23 ноября 1810 года в семье бедного священника, соборного протоиерея в небольшом городке Кадникове, Вологодской губернии.

Семья Красова едва сводила концы с концами. Собственно из нужды поэт так и не сумел выбраться до конца своей жизни. В семье Красовых, кроме Василия было ещё три сына.

Для сына священника было естественным пойти по стопам отца. В 1821 году Василия отдали в Вологодское духовное училище, которое он закончил в 1825 году.

Молодому любознательному отроку, интересующемуся поэзией, живописью, историей, совсем не улыбалось посвятить себя церковному служению. Однако вопреки его собственному желанию, по воле отца Василий вместе со своими тремя братьями после окончания училища поступил в духовную семинарию.

В семинарии были предметы, которые Красов изучал охотно. Это древние языки — греческий и латинский, математика, словесность, священная история, но богословие, как таковое отталкивало его.

Учась в семинарии, он написал свои первые стихи.

Юноша страстно хотел поехать в Москву и поступить в университет. Но, не закончив семинарии, осенью 1829 года Красов вернулся в Кадников.

С большим трудом добившись свидетельства об исключении его «из училищного ведомства в епархиальное», он получил освобождение от бурсы.

С надеждами на новую жизнь он приехал в Москву осенью 1830 года и подал заявление в Московский университет. В его заявлении есть такие строки: «любить изящные науки и упражняться в оных — было издавна требованием и утехою души моей, и осуществить мысль: образовать себя под сению сего высокого заведения в словесных науках было последним и усиленным намерением моим…»

В сентябре этого же Красов успешно сдал экзамены и был признан «способным к слушанию профессорских лекций».

С Красова, как и со всех других студентов взяли письменное обязательство, что не принадлежал ни к какой масонской ложе и «ни к какому тайному обществу не принадлежал и впредь принадлежать не будет».

Василий был зачислен на словесное отделение университета.

Знакомство в университете с Белинским и Станкевичем благотворно сказалось на развитии его поэтического дара. В те времена мужская дружба, особенно в студенческую пору была окружена романтическим ореолом. И никого это не шокировало, не смущало и не вызывало двусмысленности.

В мае 1834 года Станкевич пишет Неверову: «Общество, в котором я беседую ещё о старых предметах, согревающих душу, ограничивается Красовым и Белинским: эти люди способны вспыхнуть, прослезиться от всякой прекрасной мысли, от всякого благородного подвига!»

И в ноябре 1835 года — к Бакунину: «Поверишь ли? Я не могу видеть ровно никого из самых близких друзей, кроме Красова, который живёт со мною и делит мою жизнь; я могу быть еще с Клюшниковым и Белинским».

Красов, начиная с 1832 года, стал регулярно публиковаться в «Отечественных записках», «Московском наблюдателе», «Молве», «Телескопе».

Знание древних языков, которое он получил в семинарии пригодилось ему в университете, где он, будучи одним из первых учеников, помогал в изучение греческого и латыни Станкевичу. Они вдвоём читали Гёте и Шиллера, изучали книги по живописи, истории и философии.

15 декабря 1833 года Станкевич в письме Я. Неверову пишет, что советует Красову выбрать для диссертации тему, связанную с историей живописи. В 1834 году Красов окончил университет, получив звание кандидата отделения словесных наук.

Теперь он должен был подумать о своём будущем. Но будучи человеком, не способным устроиться в жизни, Красов вместо радости от завершения учёбы испытывает растерянность и тревогу. Так он сразу после университета пишет своим друзьям Константину и Александре Беер: «Я стою один как развалина. Странно, многие радовались окончанию, — я не мог этого сделать. Как, — был первый вопрос моего духа, — ты кончил приготовление к деятельной жизни? Что ж ты будешь делать, и готов ли ты? Какой подвиг изберешь в деле отчизны, испытал ли, сознал ли свои силы? И возделал ли талант, данный провидением? Уныние было ответом, я был невесел, — теперь моя жизнь, — длинная дорога, теряющаяся за дальними горами, река, текущая в океан вечности, мысль страшная, беспредельная! Невольно задумаешься долго, глубоко. Но я дал себе святое слово сделать все, что могу, — я посвящаю себя моей Родине, дорогой моей Родине, посвящаю человечеству. Сделаю ли то, чего бы я пламенно желал, по крайней мере, сладко жить и умереть по-человечески, без упрека, без раскаяния».

Красов глубоко сожалел об утраченном студенческом братстве и не слишком-то был уверен в своих поэтических способностях. Он писал тем же Беер: «Курс университетский кончен, — кончена жизнь университетская. Товарищи разлетелись, общий интерес исчез».
Тихий, застенчивый он приходил в ужас об одной только мысли о службе в каком-либо департаменте. По словам хорошо знавшего его Ф. Боденштедта, Красов «содрогался при одной мысли о чиновничьей карьере».

И из воспоминаний того же Фридриха Боденштедта мы узнаём о Красове: «Вскоре после окончания курса он получил место домашнего учителя в Малороссии, и тут, живя среди народа, столь богатого песнями, он получил новый толчок к поэтическому творчеству».

Однако известно, что зимой 1835 года Красов вернулся в Москву, решив найти себе службу «по учёной части». Но его надеждам не суждено было сбыться и он снова стал думать о выезде в провинцию.

И тут Красову улыбнулась удача. Выходец Московского университета профессор М. А. Максимович, недавно назначенный ректором Киевского университета, подыскивал человека на вакансию адъюнкт-профессора по кафедре словесности. За советом по выбору кандидатуры он обратился к М. П. Погодину и тот написал ему 16 ноября 1835 года: «Я нашёл тебе адъюнкта — Красова, ты, кажется, его знаешь. Он хорошо знает по-русски, ретив и обещает вполне следовать твоим наставлениям, трудиться усердно. Если хочешь, напиши — и он явится немедленно к тебе и будет держать магистерский экзамен».

Пока решался вопрос о его назначении, Красов зарабатывал на жизнь частными уроками и едва сводил концы с концами.

В 1835 году он окончил курс со степенью кандидата словесных наук, и лишь 3 апреля 1837 года был приглашён старшим преподавателем русской словесности в черниговскую гимназию, а 29 сентября того же года получил и должность адъюнкта по кафедре русской словесности Киевского университета св. Владимира.

Это своё назначение Красов поначалу принял с энтузиазмом, он усердно работал над подготовкой своих лекций. Пришлось осваивать новые разделы курса, которые он недоучил у профессора И. И. Давыдова в университете. Времени, чтобы восполнить все пробелы в своём образовании катастрофически не хватало.

Кроме чтения лекций по теории красноречия и теории поэзии Красов ещё должен был осуществлять руководство над занятиями по «изъяснению свойств русского языка». Времени не хватало не то, что на отдых, а и на элементарный ночной сон.

Но поначалу все были довольны, студенты воспринимали его лекции на ура.

Всё испортило необдуманное увлечение Красова импровизацией при недостаточной подготовке к лекциям. Старшекурсники стали находить своего преподавателя поверхностным, не имеющим глубокого знания преподаваемого предмета.

Красов решил написать и защитить докторскую диссертацию на тему: «О главных направлениях поэзии в английской и немецкой литературах конца XVIII века». В октябре 1838 года учёный совет факультета предварительно обсудил эту диссертацию и, признав её удовлетворительной, решил допустить Красова к её публичной защите 24 декабря 1838 года.

Но, увы, диссертацию защитить ему не удалось, так как его ответы на некоторые поставленные перед ним вопросы показались учёному совету университета недостаточно аргументированными.

Красов написал об этом Станкевичу: «Я держал на степень доктора словесных наук, написал диссертацию, долго, чёрт бы её побрал, с нею возился; но наши университетские киевские клячи не дали мне степени по диспуту, хоть признали диссертацию вполне достойною степени. Они, мерзавцы, не дали потому, что сами были все только магистры, и когда просили у министра, чтоб и им, то есть ординарным профессорам (здесь я разумею Максимовича, Новицкого — профессоров нашего факультета), позволено было без всякого экзамена — только написав диссертацию — искать докторской степени, им министр отказал наотрез. Они торжественно дали слово не сделать и нас докторами — так и сделали».

Скорее всего, Красов погорячился и заявил ректору, что с нового года его «ноги не будет в их скверном университете». Об этом он написал всё тому же Станкевичу.

Красов попросил перевести его в Петербургский университет, но ему отказали, сославшись на отсутствие вакансии.

Отчаявшись, Красов писал другу: «…Пойду в инспекторы гимназии, чтобы под старость занять когда-нибудь место директора — хоть в Сибири, все равно, — и доживу до смерти и деятельно и не без пользы».

Весной 1839 года Красов уехал из Киева и в течение 25 дней на попутном «обозе с табаком» добирался до Москвы.

В Москве он сразу влился в кружок Станкевича и Грановского. Белинский к этому времени уже жил в Петербурге.

В Москве Красов занялся частными уроками, надеясь года два-три «копить деньжонки», а потом укатить года на полтора в Италию. Но 6 марта 1843 года он стал преподавателем 2-й московской гимназии, где прослужил до 29 августа 1843 года. После чего Красов всего себя посвятил поэзии, писал лирические стихи, но в основном переводил Овидия, Гейне, Гете, Байрона.

Красов подумывал о том, чтобы перебраться в Петербург. Но на переезд нужны деньги, к тому же и Белинский не советовал ему перебираться в столицу. В марте 1841 года Белинский писал В. П. Боткину и просил передать Красову: «В Питер ехать не советую — пропадет. На Одоевского надежда плохая, а на Жук<овского>! и говорить нечего. В Москве его знают, а в Питере он не найдет и уроков».

Тем не менее, Белинский высоко ценил лирику Красова и призывал к публикациям в «Отечественных записках», умоляя не посылать своих стихов в «Москвитянин».

Красов же писал всё реже и от сотрудничества с «Москвитянином» не отказывался.

В 1850-х годах Красов начал преподавать русский язык в 1-м Московском кадетском корпусе. По воспоминаниям его бывших учеников, детвора ловила каждое слово своего учителя, настолько вдохновенными и интересными были его уроки.

С 7 декабря 1851 года Красов стал преподавать в Александровском сиротском военном корпусе. К этому времени у поэта было девять дочерей и тяжелобольная жена.

Летом 1854 года его любимая жена Елизавета Алексеевна скончалась от чахотки. Это было большим ударом по здоровью поэта, который и сам уже был болен.

Шесть недель спустя, 17 сентября 1854 года в одной из московских больниц от чахотки скончался и сам Красов.

В некрологической статье, написанной одним из друзей Красова, и опубликованной в «Москвитянине». («Москвитянин», 1854, № 18) можно прочитать печальные строки: «Он жил своими трудами и не оставил детям ничего, кроме доброго имени и благословения».

Оставленные Красовым русские песни не могут не трогать душу, поэт прекрасно владел приёмами песенной поэтики и сумел уловить и передать всю силу и красоту богатого народного творчества.

Н.Г. Чернышевский написал о Красове после ухода поэта из жизни: «…был едва ли не лучшим из наших второстепенных поэтов в эпоху деятельности Кольцова и Лермонтова».

Песня (Уж я с вечера сидела)

Уж я с вечера сидела,
Призадумавшись,
В зелены луга глядела,
Пригорюнившись.
Груди белые, высокие —
Что лист дрожат;
Знать, мила-друга далекого
Всю ночь прождать…
Как хорош душа-голубчик, —
Не старик-борода,
Молодой, удалой купчик
Из Нова-города!
Я травою шелковою
Устелю крыльцо,
Я водою ключевою
Освежу лицо.
Топот в поле раздается…
Замер дух во мне!
Это он — мой свет несется
На лихом коне.
Вижу: шляпой мне махает,
Соскочил с коня;
Он целует, обнимает,
Как огонь, меня.
(19 июля 1841, Село Прыски)
Источник